«Родственники нам достаются по наследству, друзей мы выбираем сами». Это прописная истина. А вот как складываются компании, в которых порою мы оказываемся - и вовсе загадка. Не потому ли и первая повесть Анатолия Гладилина, молодого прозаика времён излёта хрущёвской оттепели, была встречена с таким неподдельным интересом - ведь уже в самом названии книги, кажется, приоткрывалась эта тайна: «История одной компании»?
Когда повесть вышла, она завлекала буквально всех подряд, и свёрнутый в трубку журнал «Юность», её напечатавший, торчал тогда из карманов многих пальто и курток. А потом, помнится, читанный-перечитанный едва не до дыр, он лежал на столе в кухне одного из старых одесских домов на Молдаванке, где вечер за вечером собиралась уже не чья-то, описанная Гладилиным, компания, а наша: Витя, Люда, Харро, Князь, Санька, я. 
Князь степенно, как Константин Симонов, курил трубку и так же, как и Симонов, степенно читал свои стихи:
Нас разделяет только пристань,
И три конверта старых писем,
И счёта три, и три билета,
И пыльное – до хруста – лето.
Рыжий-рыжий и длинноносый Санька говорил, что стихи, конечно, классные. Но вечно смешливые Санькины глаза явно сбивали с толку и наводили на мысль, что он иронизирует. Хотя стихи и впрямь были хорошие.
Тут Витя, которого по голосу, что называется, «на раз» можно было принять за артиста Юрского, обязательно начинал о чём-то спорить с Князем. Витя к месту и не к месту, но весьма значительно и авторитетно цитировал Ницше, перефразировал Кафку и говорил, что «если Бриан – это голова, то Фолкнер - глыба».  
После эфира возвращалась с работы Люда, юная дикторша телевидения. Она заваривала кофе и, если были деньги, делала ещё и бутерброды с сыром. А мы все наперебой восхищались тем, как чудесно она сегодня выглядит! И наверняка же, мол, пройдёт совсем-совсем немного времени – и Людочка станет не менее популярной и любимой в городе, нежели сама Неля Степановна Харченко, непререкаемый мэтр и величина нашего телевизионного, и не только телевизионного, но и подлинно-всеодесского, пространства.
Вполне удовлетворённый столь единодушной симпатией к собственной жене Харро включал магнитофон с записями Окуджавы.
Позже приходил Коля, и он тоже читал стихи и «говорил за жизнь».
Пару раз появлялся Славик, но то ли потому, что он был чуть моложе нас, то ли, уж не помню, по какой-то иной причине – он оказывался «в тени». 
В то время Витя учился в Ленинграде, у Товстоногова, Славик и я – в Москве. Харро, который был председателем землячества немецких студентов в Одессе, частенько мотался (за директивами, что ли?) к себе в Дрезден, а Люда во время мужниных поездок в ГДР то и дело отправлялась к больной маме, в один из городов центральной Украины. 
Тем не менее, «плотность общения» была такова, что казалось, будто наша компания собирается на Степовой чуть ли не ежевечерне.
Как-то перед Харро и Людой встала проблема смены квартиры: в ту, что они снимали, возвращались хозяева, а поиски новой не предвещали особо радостных перспектив. Ведь, узнавая в Людмиле теледикторшу, потенциальные квартиросдатчики были уверены, что денег у неё куры не клюют. Да ещё и муж – «из-за бугра»! И цены им заламывали, не стесняясь в цифрах.  
Между тем, у ворот дома на Степовой каждый день, если только светило солнышко, усаживался на скамеечку подслеповатый старик. В войну он потерял жену и дочь – их сожгли в печи Освенцима, и старик на все оставшиеся дни возненавидел немцев. Зная об этом и понимая, что было на душе у старика, Харро испытывал жуткую неловкость и старался по возможности, избегать встреч с соседом. Хоть разве он, родившийся уже после войны, мог отвечать за происшедшее?! Но однажды старик вдруг сам остановил его и сказал:
- Мальчик, ты хороший. Я верю. Ты ни в чём не виноват. Я знаю, ты ищешь квартиру. Так переезжай ко мне, я ни тебя, ни твою девочку не обижу. И денег никаких не надо – просто живите, и всё…
Харро едва не расплакался прямо у ворот…
Нет, к старику они так и не переехали. Нашлась другая квартира, на Среднефонтанской - неподалёку от телестудии, где работала Люда, и от политехнического института, где учился Харро. Да и плату квартирантам за проживание здесь назначили «терпимую». Хотя, что попишешь, и на неё нужны были деньги. 
И возникла идея: ну, коль скоро нам друг с другом так интересно – то, возможно, будет интересно с нами и другим? И решено было организовать – ни больше, ни меньше! – серию «творческих встреч». Учитывая «идеологический факгор», первостепенный и незыблемый по тем временам, в качестве аудитории избрали молодёжь близлежащих районов области. В районные газеты пошёл звонкий анонс, обещавший «рассказ о жизни братской Германской Демократической Республики, раскрытие тайн телевидения, знакомство с молодыми артистами, режиссёрами и поэтами» и так далее. Всё это, конечно же, готовилось под эгидой райкомов комсомола. А строго секретная сверхзадача, о которой, разумеется, ни в каких райкомах и речи быть не могло, состояла в стремлении… заработать - если и не на оплату квартиры в полном объёме, то хотя бы на те же вечерние кофе и сыр, не говоря уже о косметике для Люды!
Но, увы, вся затея лопнула в самый последний момент, когда уже были проданы билеты на первую из таких встреч. И, как ни странно, подвело нас то, что изначально представлялось главным козырем: немецкое гражданство Харро и «чересчур вольный», как полагали комсомольские номенклатурщики, род занятий Людмилы. Слишком, видать, велико было опасение, что теледикторша, «прикрытая» мужем-иностранцем, того и гляди скажет лишнее. А кроме того, не приведи Господи, в числе «творчески встречающихся» ещё и окажется кто-то с пресловутой пятой графой в паспорте - так и подавно потом хлопот не оберёшься…
Много-много лет спустя, уже осенью 2005-го, вспомнилось мне об этом тоже на кухне и за чашкой кофе - в посиделках с давним и добрым другом Володей Фроловым, мэтром театра музкомедии и народным артистом Украины. И Володя грустно пожал плечами: что, мол, тут странного? Вон, у него-то, у Фролова, и вовсе был случай, достойный анекдота: в начале семидесятых «бдительный» комсомольский бонза высокомерно «согласовывал и утверждал» программу концерта, которым должна была завершаться отчётно-выборная конференция. И, ткнув ногтем в одну из фамилий, приказал категорически:
- Этого – убрать! Никаких Кальм`анов нам не надо!
Так фрагмент оперетты Имре Кальмана в блестящем исполнении Вовы и Вики Фроловых из программы вычеркнули. А Вову и Вику, соответственно, оставили без существенной гонорарной добавки к невысоким их зарплатам в театре… Зато тот «предусмотрительный» чинуша весьма резво потом поскакал вверх по карьерной лестнице и достиг печально известных всей Одессе должностных высот. Хоть нынче-то, благо дело, он уже не числится в списках жителей нашего города…  
Да, прошли годы и годы. 
Харро Кухаржевский закончил институт, уехал в Дрезден и стал там секретарём горкома партии. Людочке Чумак ужасно не хотелось покидать ни Одессы, ни телеэкрана, но семья есть семья, и диплом одесского филфака пришёлся как нельзя кстати, когда ей предложили преподавать в Дрезденском университете русский язык и литературу.
Колю я частенько встречаю в городе. И неизменно получаю в подарок от него, талантливого поэта Николая Базилева, очередной сборник по-настоящему хороших его стихов. 
Витя окончил курс Товстоногова в Ленинградском институте театра музыки и кино – и отправился по распределению очередным режиссёром в один из провинциальных театров. Он быстро стал лауреатом какого-то всесоюзного конкурса и получил приглашение возглавить академическую труппу в крупнейшем городе на Волге. Женился там на юной актрисе, а дальше не смог устоять перед её стремлением переехать в Одессу. И по его просьбе, с директором нашего Русского театра Дэви Тэужнянским и худруком, народным артистом Украины Андреем Гончаром я договорился о том, что они посмотрят одну молодую и красивую артистку. Словом, вскоре на одесской сцене появилась Татьяна Тарабара. Но Вите работы дома так и не нашлось, и они с женой снова сменили ПМЖ. Теперь товстоноговский любимец Виктор Ткаченко известен своими постановками в Анкаре, Стамбуле и Измире, а в перерывах между ними приезжает в Тель-Авив, где ждёт его Таня, актриса местной русскоязычной труппы.
Рыжий Санька – инженер-системщик Александр Краковский – олицетворил собою тип классического одесского интеллигента: тонкого, остроумного и… наделённого очень непростой судьбой. Которая, как это нередко бывает, после немалых мытарств на родной земле, в конце концов занесла его, одессита до мозга костей, в дальние страны.  
Славик, однажды и навсегда отдавший душу оперетте, заставил говорить о себе всю Россию - после своих режиссёрских работ в Хабаровске и Магадане. А особо радовался его успехам там, на Колыме, всегда умевший распознавать истинные таланты и ставший Славику старшим другом патриарх отечественной эстрады Вадим Козин, чьё имя ещё при жизни было овеяно легендами. Потом Славик ставил спектакли в Японии и Финляндии. Настоящий фурор произвела его премьера «Про Федота-стрельца, удалого молодца», которая вызвала восхищение даже у автора пьесы - Леонида Филатова. 
Прошлым летом, у нас с женой в гостях, похожий лицом и улыбкой на Бельмондо Славик - народный артист России и лауреат Государственной премии Вячеслав Добровольский - рассказывал о планах своей дальнейшей работы уже в Санкт-Петербурге. А потом из-за стола встал пришедший с ним один из солистов его театра, запел – и… Ну, что могу сказать я, дилетант в музыке, если этот застенчивый и немногословный парень, Евгений Лукьянов, оказался обладателем Гран-При Всемирного конкурса вокалистов и коллегой по зарубежным гастролям самого Хворостовского!
…Впрочем, как же это – чуть не забыл: Князь! Ну, конечно же – Князь! Тот самый, вокруг которого и складывалась наша компания изначально. Не вспомнить уже, почему его тогда прозвали Князем, но только и сейчас, по прошествии почти четырёх десятилетий, он неизменно откликается на этот зов. 
Да, он и поныне курит трубку. И на улице, и дома, и в кабинете. И трубку эту хорошо знают одесситы - хотя бы по телеэкрану, где нередко появляется известный журналист, в прошлом - главный редактор «Одесского вестника», а сегодня - собственный корреспондент «Огонька» и «Московских новостей» Игорь Розов.
Как-то, с год назад, я спросил его:
- Князь, а ты стихи ещё пишешь? 
Игорь молча покачал головой.
А у меня так и осталась его сшитая вручную тетрадь под названием «Встреча». И в ней, в частности, строчки:
Дома давно уже пусты:
Прибой гостей их не тревожит.
Лишь кто-то вытащил из ножен
Клинок Луны - и он блестит!
Под стихами дата – 1968 год.

                                                                          2006 год